Ночью.




Лицом вниз.
Если бы не было так страшно...
Сердце диктует свои условия
На этот вечер,
Хладнокровно открывая ставни
И готовясь лететь вниз,
К скалам.
Вниз! Только телу больно,
Птицей дух рвется в воздух,
Царапая когтями клетку.
Лицом вниз.
Кровь капает на колени.
Страшно?
Нет, это только снится. Страшно?
Так всегда, когда умираешь
Или уходишь далеко...
Лицом вниз...








Художник.



В предрассветной мгле
Он сложил на стекле
Большие худые ладони.
Побежали красные кони
Медленных, неуютных дождинок...
С его разноцветных картинок -
Грязных, черных полотен,
Как из жизней его сотен,
Просочились лучики света,
Пальцы ушедшего лета...

Хромая, стеклянная осень
Склонила за окнами проседь,
Неумолимо напоминая
О закрытых воротах рая,
О высоком и темном грядущем,
О прошлом, потоком бегущем
Среди красок его картин...
С мгновением один на один,
Измеряя пустоту и усталость,
Он вспоминал, что еще осталось
Светлого, чуть-чуть золотого,
Забытого, теплого и простого...

Ничего. Так всегда бывает.
Ничего, эта боль растает,
Ничего, она отойдет, отступит,
Дождь пройдет, когда крышу отлупит...
Ничего. Пережить. Сберечь.
Отойти от окна. И лечь,
Вытянув руки вдоль...
О, золотая боль,
Зовущаяся осенней мглой,
Ты пришла домой.








Старость

Ступая пяткой на холодный кафель,
Неоднозначной спокойно улыбаясь,
Он ловил раскрывшиеся струи
Гладкой и услужливой ладошкой.

И, чуть боясь, но, кажется, все зная,
Смотрелся в зеркала иллюминатор,
Так подло, равнодушно отражавший
Кафельную обнаженность человека.

И по плечам бежали радостные струи,
Нисколько, впрочем, правды не смывая:
Ни жирного и пористого слоя
Чужих и даже памятных объятий,

Ни новых миловидных поцелуев,
Невинно бесполезных и усталых.
Да, в этом всем проглядывала осень,
То, что иногда зовется Старость.

Она - в седых щетинках первым снегом,
Она в морщинок стекловом узоре,
Она в движении, во взгляде, в теле...
Спокойный и трагический октябрь.

В бледнеющем лице, во всех изгибах –
Осенняя роскошная усталость,
Последние, ярчайшие, густые краски,
Невыразимое очарование печали...

И в мраморном, живом сосуде,
Уже ослабевающем с годами,
Беснующийся, вечный и прекрасный
Эфир, не понимающий старения.

Он вылепил это живое тело,
Он сделал его силу совершенной,
Он вынес эту статую на плаху,
Где сотни глаз ее покрыли позолотой...

Приходиться смириться с тайной жизни.
Неоднозначно и спокойно улыбаясь,
Он позволял воде бежать ручьями
По волосам, покрытым первым снегом...










Божество




Он очень красив –
Как старая шлюха:
Улыбка ее от уха до уха,
Стара ее тертая алая юбка;
И пьет торопливо она из кубка,
Который купил ей с благословением
Прохожий, подвыпивший на чужом дне рождения...

Она одинока, иллюзию счастья
Сметает осень, дыхание ненастья:
За шиворот льется струйкой сознания
Простое и тягостное признание:
Ей ничего, ничего не надо,
Ни цветов, не улыбок, ни даже яда,
Ничего не надо...

Она гордо шагает, ковыляет спесиво,
Она когда-то была красива,
И это величаво, безумно сверкает
На ее лице, которое... тает.
Так он величав и так он красив,
Так он безумен и так он спесив,
Так ум его ясен, так он прекрасен...







Извне




Так летела
Стрела из лука –
Гибкость его тела
Ощутимее холодного звука
Того, что он называет петь.

Меткий и злой, как плеть,
Он беснуется в четырех стенах;
Он устал видеть у себя в снах
Неназванное своими именами,
Неназванное Родиной,
Неназванное снами...

Так пела
Петля его мысли,
Она хотела
Поймать смыслы,
Но вдруг прихватило сердце...
Вот что бывает, когда открываешь дверцы
И высовываешь голову в открытый космос.
Уж лучше - тибетский лотос,
Неназванное ни во сне,
Ни здесь, лишь
Извне...

1996.
Иллюстрация: Ferdinand Knopff, "Isolation". Обработка изображения - Stella Maris.

Другие циклы
На главную